На доске у входа мелом было написано, что сегодня для нас играют Northaunt и Svartsinn. Сидя в ожидании на стульчике, я слышал краем уха, что кто-то “… бу-бу-бу… не приедет… бу-бу-бу… отказался… бу-бу-бу…”, поэтому, когда немногим позже на экране проектора появилась надпись Northaunt, стало окончательно ясно, что Kammarheit сегодня не завезли. Кстати, либо я этого раньше не замечал, либо в «Доме» появилась реклама – два плаката с «Голуазом», висящие по краям сцены. «В зубах "Голуаз", в руке зажигалка, добро не кистень»… Итак – Northaunt.

Вышел дядька с длинной тонкой косичкой, выдающей в нем истинного норвежца, и начал копаться в двух ноутбуках и установленном между ними пульте. Однако просто сидеть, сосредоточенно уткнувшись своим, слишком добрым для истинного норвежца, лицом в экран Херлейф Лангас не стал. Его арсенал способов звукоизвлечения оказался неожиданно широк. Он звякал заранее припасенной цепью. Он тер об нее микрофон, вызывая к жизни обработанные, далеко не металлические звуки. Он дул в микрофон – и в динамиках это отражалось порывами холодного, колючего ветра. Он брал в руки гитару – и было странно слышать одновременно обычный звук колеблющейся гитарной струны и то гудение или шипение, в которое этот звук, этот сигнал преображался по дороге к динамикам. На гитаре он играл не только пальцами, но и хитрым приспособлением с синей лампочкой.

На экране были облака. Голова сидящего впереди человека разделяла сцену на две части – качнул головой направо, увидел музыканта, качнул налево – экран, и я разрывался между Лангасом и облаками. Каждый раз, когда я смотрел на облака, они менялись, они не просто текли, они зеркально отображались вдоль какой-то линии, но эта линия была установлена так хитро, так незаметно ее местонахождение менялось в зависимости от облаков, что пока я ее не раскусил, меня все время сбивал с толку тот факт, что облака все те же, но что-то при этом здесь все-таки не так. Облака сменились снежными полями, бесконечной стелящейся поземкой, в которой вдруг появились люди, какие-то совершенно неуместные, суетливые люди, и это, возможно, единственный, малюсенький недостаток в выступлении Northaunt, потому что – какие люди? У мира Хэппи-Энд же. Нет людей, не должно быть, только снег, только ветер, и все, что осталось от людей, это покосившиеся столбы и едва заметные, занесенные метелью дороги. Но басовитое раскатистое гудение становится выше и мягче, электростатический треск сменяется журчанием ручейков, свист ветра-микрофона сменяется почти структурированным, накатывающимся волнами звуком, и вот уже гитара звучит почти человеческими, мягкими нотами, и на экране появляется вода. Рука в воде, родники, вода как источник жизни, как завершение цикла, который будет повторяться снова и снова, напоминает нам музыкант, заканчивая свое выступление одиноким, глухим раскатом, отголоском начала концерта. Аплодисменты.

Выяснилось, что плотный лысый мужчина в татуировках, который настраивал ноутбуки перед выходом Northaunt, а во время его выступления бегал по залу и снимал его на телефон, был не кто иной, как Ян Рогер Петерсен, более известный миру под названием Svartsinn. Довольно оперативно он сменил Лангаса на ноутбуках и продолжил концерт.

Если в музыке Northaunt звучит Хэппи-Энд мира внешнего, но в музыке Svartsinn – конец мира внутреннего, и отнюдь не счастливый, а очень даже жуткий и мрачный. "Это был Мир, обнаженный Мир, внезапно обнаруживший себя, и я задыхался от ярости при виде этого огромного бессмысленного бытия". Этой цитатой из Сартра начался видеоряд Svartsinn, то ли снятый специально, то ли просто взятый из какого-то старого саспенса, в котором некая женщина мечется по дому, где все очень темно и тревожно. Музыка тоже ни в коей мере не располагает к созерцанию красот – бесформенное, аморфное гудение, звуковая темнота, из которой выплывают неопознанные обрывки, ошметки мыслей, чувств, страхов. Все таит опасность в этом мире, и вода, в которой можно утонуть, и огонь, в котором можно сгореть, и сможет ли рациональное сознание справиться с бессознательными страхами, обуревающими человека? Кто знает...

Это выступление, увы, было в разы хуже предыдущего. Во-первых, Петерсен знатно накосячил с ноутбуками. Два раза музыка прерывалась полностью, причем если первый раз, в самом начале, это произошло на доли секунды (музыкант с досадой покачал головой), то где-то в середине публика в затянувшейся паузе успела покричать и поаплодировать. Еще раз ближе к концу прервался не весь звук, а одна из составляющих, но это было уже не так заметно. Во-вторых, музыкант не пользовался никакими дополнительными инструментами, кроме микрофона, но и сам микрофон он уговорить работать так и не смог. Он пытался туда дуть, или говорить, или производить другие манипуляции, он даже звал на помощь Лангаса, но тщетно – никаких звуков, по крайней мере, заметных слуху, миру не явилось. В результате его выступление свелось к картине "дяденька за ноутбуком", которая, хоть и не редкость на подобных концертах, по контрасту с Northaunt выглядела не в лучшем свете. Но, тем не менее, было пробирающе жутковато. Это главное.

Оба музыканта затем вышли на сцену и приветственно помахали руками. Зрители аплодировали и охотно возвращали этот жест. Каждое выступление продолжалось примерно минут по 40-50, так что, при начале концерта примерно в полдевятого вечера, в четверть одиннадцатого я был уже на улице. А на следующий день вдарила оттепель, устроив нам этот прекрасный гололед. Херлейф Лангас со своими родниками постарался. Не иначе.


Выражаем благодарность Indiestate Promotion за предоставленные аккредитации.